Весь Париж заклеен огромными афишами, на которых знаменитый рисунок Модильяни с горбоносой красавицей и загадочное для французов слово Akhmatova. Что-то очень русское. "Ахматову" предназначили для модернистской Opera Bastille. Новую оперу сочинил молодой французский композитор Бруно Мантовани по либретто матерого французского драматурга Кристофа Кристи. В ней речь идет о судьбе одной русской поэтессы, писавшей довольно странные стихи — без рифмы и склада. Некоторые из этих стихов даже приведены в либретто либо процитированы со сцены, и поэтессу, надо прямо сказать, не красят. Это вещь большого калибра — в трех актах и с антрактом. Поставил ее режиссер Никола Жоэль.

В имперской Opera Garnier дают оперу "Katya Kabanova". Это вещь классическая — ее написал чех Леош Яначек по "Грозе" Островского. Первое преимущество — наш школьный классик, певец Замоскворечья, изъяснялся прозой, и его луч света в темном царстве поддается переводу. Вот и неожиданность, два почтенных француза передо мной даже обсуждают как лучше, энергичнее и современнее перевести слово "гроза" — orage или tempette. Решают, что гроза — это по-русски, а буря — уже по-шекспировски. Гроза проходит быстро — два часа без антракта, и поставил ее Кристоф Марталер.

Конечно, это не единственные русские приметы в Париже. В двух шагах от старой Опера в универмаге Printemps работает кондитерская Pouchkine. Забросив легендарные макарони из соседского Laduree, французы отдают должное делосовским сладостям. Старушка за соседним столом вспоминает, что "кафе "Пушкин"" было в старой песне, а вообще-то Пушкин — это великий русский поэт, который очень любил сладкое.

Если следовать логике старой дамы, Ахматова — великая русская поэтесса, которая очень любила водку, боялась гипертонии и боролась с призраками агентов КГБ, которые то и дело к ней являлись. Ахматову поет жена либреттиста — меццо-сопрано Янина Бешле. Журналисты уже успели пройтись по "семейственности", но беда в другом.

Композитор Бруно Мантовани давно хотел сочинить трагическую историю. И желательно историю женщины. Кристи рассказал ему историю Ахматовой, жившей в разладе с эпохой, идеологией и даже с собственным сыном. Мантовани был прямо-таки поражен. 36-летний композитор — вундеркинд французской музыки, руководит консерваторией. Это его вторая опера — предыдущая, "Другая сторона" по роману Альфреда Кубина, прошла в 2006-м. Критики тогда писали, что Мантовани очень интересует оркестр и не очень — пение и вообще действие. Здесь, похоже, то же самое. В оркестре какие-то страстные диссонансы, на сцене — вяловатые речитативы. Агрессивная музыка, безжизненность текста и некоторая абсурдность происходящего.

В начале спектакля мы видим героиню в кресле на пустой сцене — режиссер заставил ее начать арию спиной к зрителям. Она выглядит той самой старухой, одни скажут — величественной, другие — толстой, к которой мы привыкли по фотографиям из Комарово. Меж тем действие начинается за несколько лет до войны и даже до начала большого террора. Потом идет большой террор, арест сына (прямо на сцене), эвакуация, Ташкент и возвращение в Ленинград, разрушенный, как Сталинград. Насколько вообще документальной воспринимают эту историю французы — загадка. Русским можно всласть повозмущаться. Лидия Чуковская здесь — восторженная девочка в кудряшках. Фаина Раневская — томная тощая красавица в розовом тюле. Но удивительней всего сама Ахматова — одышливая, суетливая и как-то слишком по-бытовому страдающая. На сцене собраны все штампы, которыми западные режиссеры привыкли обрисовывать сталинский Союз: агенты КГБ в черном, страдающая толпа в гордых обносках (лучше всего выглядят мужчины в широкополых шляпах — не "Поэма без героя", а какое-то Хулио Хуренито). Единственно забавен функционер из Союза писателей, поющий контртенором — противоестественная роль с противоестественным эффектом голоса. Впрочем, мы и так знали, что таких писателей партия успешно кастрировала.

Действие помещено в минималистские черно-белые декорации, погружающие советский предвоенный быт в интерьер богатого модернистского особняка. В этих декорациях очень странно выглядит суетливая пожилая женщина, периодически хватающаяся за сердце. Мой сосед сбежал после первого акта, сказав мне, что служит в ИКЕА и слишком устал от таких декораций на работе, чтобы глядеть на них еще и в опере. Они кажутся такими же чужими сюжету, как хрестоматийные строки, которые прилежный либреттист разбросал по тексту. Странно узнавать во французских речитативах историю про Roi aux yeux gris. Они так же не похожи на поэзию Ахматовой, как нервная старушка на нашу Анну Андреевну. "Не будем пить из одного стакана. Ни воду мы, ни сладкое вино" — по-французски звучит со сцены как пожелание официанту.

Но, испытывая праведную ярость, я думал о том, что, может быть, лучше ставить воляпюк про Ахматову, чем благоговейно ее забыть. И здесь французы опять оказались более внимательными к нашей истории, чем мы. Сделав все возможные ошибки, они добились по крайней мере того, что Париж узнал про Akhmatova, хотя и в качестве меццо-сопрано.

А вот на сцене старой парижской оперы Garnier волжский Калинов, выстроенный швейцарским режиссером Кристофом Марталером, удивляет своей русской конкретностью и необычностью одновременно.

Действие происходит в городском дворе, замкнутом облезлыми стенами пятиэтажек. В стенах — окна, за окнами горят уродские люстры под низкими потолками. Они вспыхнут и замигают, изображая грозу, в последней сцене оперы. "Катя Кабанова" — спектакль, сделанный для Зальцбургского фестиваля, а потом перенесенный в Garnier,— это прежде всего блестящий режиссерский театр.

Их Марталер явно повлиял на нашего Дмитрия Чернякова, и в черняковском "Воццеке" это особенно заметно. У Чернякова комнаты — как экраны, и на каждом экране проецировалась своя жизнь. У Марталера тоже намек на то, что за каждой пыльной тюлевой занавеской громыхает гроза. Но важнее для режиссера другое: что из каждого окна наблюдают за трагедией, разворачивающейся в доме Кабанихи. Не представить себе лучшей метафоры маленького русского городка, где жизнь проходит у всех на глазах. И все равно, что Волги нет в и помине, что гроза осталась только замыканием электричества, а топится Катерина в причудливом пластиковом фонтане, стоящем посреди убогого дворика.

Не налюбуешься на героев, сделанных совсем не в стиле Малого театра. Отличная Кабаниха (американка Джейн Хеншель) похожа на нашу вице-губернаторшу — с халой на голове, жующая в своей спальне шоколадки, пританцовывающая и слушающая радио. Или Дикой (француз Венсан Ле Тексье) в красном пиджаке и с повадкой отставника-силовика. Кабаниха и Дикой оказываются любовниками, и их чудовищное слияние добавляет настоящей физиологии союзу, который духовные лидеры городка заключают против молодой оппозиции. Впрочем, и ее молодость условна. Борис (финн Йорма Силвасти) и Тихон (американец Дональд Кааш) — лысые и бородатые пожилые дядьки, любовный выбор между ними возможен только от той безысходности, в которой живет Катерина ("русская мадам Бовари", уточняет для европейцев программка). Сама Катя — ее роль отдана немке Ангеле Деноке — характернейшая русская провинциалка, то в плащике, то в халатике, и блестящая певица и актриса с пластикой женщины, раненной в живот. В "Кате Кабановой" не только поют, но и движутся с почти танцевальной точностью — недаром у спектакля есть хореограф, Томас Сташ. Никакой велеречивости, никакой псевдухи. Блестящий выбор типажей. Притом что Марталер имеет с Россией мало общего, что поют по-чешски, что команда его собрана со всех концов света, давно я не видел и не слышал ничего более русского.