Кутузов был прав

Альманах «Москва, я люблю тебя» начинается с порнушки, заканчивается кремлевскими звездами, а между ними – киллеры, бомжи, милиционеры и пресловутый «квартирный вопрос», словом все то, что мы любим. Глядя на такой город и такое кино, сложно спорить с Кутузовым. Точнее, с приписываемой ему фразой: «Чтобы спасти Россию, нужно сжечь Москву».

Годная бы вышла задачка для среднего сборника «Серые клеточки», что на вокзалах идут по двадцатке: Nokla, Suny Ericssom, Veptu, Pavasonic, Hike, Pama, Abibos, «Москва, я люблю тебя» – найди здесь, дорогой читатель, логическую цепочку. Капитан Очевидность подсказывает: Эммануель Бенбии – продюсер киноальманахов «Париж, я люблю тебя» и «Нью-Йорк, я люблю тебя» – к сборнику новелл о Первопрестольной не имеет никакого отношения.

«Могучая кучка магнитов на холодильник, что покупаешь не себе, а нелюбимым родственникам»

Зачем наши кинематографисты полезли поперек батьки в пекло и столь неизящно замахнулись на раскрученный международный бренд, понятно. Париж, Нью-Йорк, далее на очереди Шанхай, Иерусалим и Рио... Словом, Москва до бенефиса по всем правилам могла и не дожить, тем более что кто ж её, златоглавую, на девятнадцатом году Батурина искренне-то полюбит. В итоге справились своими силами, не слишком оглядываясь на стилистику предыдущих фильмов: собственно, любви посвящена только половина из 15 новелл.

Вот некий обыватель наблюдает в телескоп за тем, как пытается застрелиться Федор Бондарчук, и почему-то решает ему помешать. Вот итальянский футболист в исподнем мерзнет на карнизе общежития МГУ, скрываясь, подобно узбеку, от ФМС. Вот ангел с лицом Максима Суханова устраивает для разведенки экскурсию меж шемякинских бестий на Болотной, после чего превращается в бабушку. Вот Евгений Миронов спасает цыганочку от педофила. Вот славянская и азербайджанская мафии сошлись у цветочной палатки. «Эти слова о тебе, Москва».

Пожалуй, никогда еще российское кино столь искренне не признавалось в своем глубоко провинциальном статусе. Если «Париж» и «Нью-Йорк» были именно международными проектами (в режиссерском ранжире от братьев Коэнов до израильтянина Атталя), то «Москву» отдали на откуп «дорогим россиянам» и «гастарбайтерам» – гостям из бывших братских республик. Причем мэтры советской режиссуры (за исключением Георгия Натансона) альманах дружно проигнорировали. Видимо, боялись обидеть свою артельную столицу – закомплексованный на сей счет Питер, либо, что более вероятно, предпочли не ввязываться в затею, от которой очевидно пахнет комплексами куда менее безобидными.

Фото

«В центре ГУМа у фонтана» – одна из немногих новелл, достойных внимания

А было так: Егора Кончаловского пригласили срежиссировать одну из новелл «Парижа», но взгляды на кинематограф у Эммануеля Бенбии и племянника Никиты Михалкова неожиданно разошлись. Таким образом, «Москва, я люблю тебя», где Кончаловский выступил креативным продюсером, стала полновесным «ответом Чемберлену» со стороны «собственных Платонов», коих набрали «числом поболе, ценою подешевле».

С топонимическими проектами Бенбии «Москву» роднит разве что типично французский подход в духе «Новой волны», когда «Поль приходит на съемки к Жану, который дописывает сценарий Мишелю, который играет в эпизоде у Антуана, который расхваливает в субботней колонке премьеру Франсуа»: к примеру, Иван Охлобыстин написал три из пятнадцати сценариев, один из которых поставил, а еще в одном сыграл. Однако приводит это не к подобию стилистической целостности, а к ощущению заранее заданного уровня пошлости, характерного для арбатских сувенирных лавок: между иной матрешкой и самоваром под гжель вроде бы ничего общего нет, но поступить с ними хочется совершенно одинаково – изничтожить.

Другой вопрос, что какой бы ни была средняя температура по палате, альманах – это всегда кардиограмма, где и взлеты, и падения есть. Разве что «Нью-Йорк» был равномерно уныл (т.е. пациент скорее мертв), но в том же духоподъемном «Париже» случились и свои ямы (в частности, те новеллы, что отвечали за политкорректность: Гаса Ван Санта – о любви с первого взгляда в среде геев – и Гуриндера Чадхи – о праве свободной женщины востока носить хиджаб), и свои фудзиямы (работы немца Тыквера и братьев Коэнов). Высшая точка «Москвы» – пятиминутка уже упомянутого Натансона (новелла «Письмо бабушке Уйне») – щемящая, лиричная, стильная. Правда, Георгий Григорьевич либо слишком хорошо думает о российском зрителе, либо на 90-м году жизни обнаружил в себе талант к троллингу. В снятой им истории о китаянке, что провалила экзамены в консерваторию и вынуждена теперь жить на улице, рефреном выступает весточка на родину, и нетрудно себе представить, каким гыканьем расцветет зал от неоднократно повторенного «все хорошо, бабушка Уйня» и «я скучаю, бабушка Уйня» (ударение на последнем слоге).

Среди отличившихся на нижней точке – Алексей Голубев (новелла «Таксист»). История любви между жительницей рублевского особняка и стритрейсером, угоревшим в машине класса «годовой бюджет Молдавии», бьет наповал даже не атмосферой русского MTV (гламурные фифы, цветные лампионы, демонические арбитры), а искренней попыткой режиссера найти нерв в этой каше из стразов. Если вы плачете от лиричных клипов Тимати, вам понравится.

Подобные бесы на Lamborghini – белые мазафаки обычно мучают сознание тех творцов, у которых детству сопутствовала крайность – оно либо голодное было, либо мажорное, но почти всегда провинциальное. Провинциализм в плохом смысле – это, пожалуй, ключевое определение для данного киноальманаха, и дело не только в воровстве раскрученного международного бренда.

Если Париж и Нью-Йорк были показаны глазами благодушных туристов, то Москва – усталыми глазами «понаехавших». Эдакой могучей кучкой магнитов на холодильнике, что покупал не себе, а нелюбимым родственникам. Среди выбранных натур доминируют Кремль, ГУМ, памятник Петру I, сталинские высотки, а также ночные клубы с припудренными кокаином стойками – то есть нечто стереотипичное, большое, запоминающееся, ураганно безвкусное (спасибо, обошлось без Мавзолея и площади трех вокзалов). Все то, что для москвича давно слилось с общим фоном, все то, без чего обошлись в «Париже» и «Нью-Йорке», где дома, магазины и памятники еще крупнее.

Вряд ли случайно героями заметной части новелл стали именно «гости столицы» – большинство из режиссеров тоже не москвичи. Однако ж чтобы снять историю про добрых милиционеров и свиданку у памятника Есенину – месте встреч московских лесбиянок («Абонент временно недоступен» Олега Фомина) – это надо было не просто откуда-то приехать, это надо с Луны свалиться. В этом смысле стоит упомянуть добрым словом новеллу Веры Сторожевой «Скрипач», локация которой – обычный дворик и заброшка – более всего соответствует ореолу так называемой старой Москвы, которую еще можно было любить.

Одна беда: данная пятиминутка крайне плохо вписывается и в слово «люблю», и в альманах в целом – донельзя распухший киножурнал «Фитиль» с сюжетами от сносных («Джоб» Артема Михалкова) до откровенно халтурных («Никитские ворота» Ираклия Квирикадзе). И ладно бы этот «Фитиль» был сатирическим, но нет – акцент на безобидном хохотунчике слишком явный. Вкупе с тем фактом, что часть новелл в фильм не вошли как «чересчур трагичные», трудно не сделать соответствующих выводов – премьера-то ко Дню города подгадана. Странно только, что нет в альманахе истории про то, как снесли какое-нибудь ненужное здание XIX века и построили на его месте красивый торговый центр.

Весь этот беспросветный «позитиффчик» замыливает даже те работы, что при иных интонациях смотрелись бы вполне достойно. Помимо пятиминутки Натансона, это, например, «Он и она» Андрея Разенкова и «Этюд в светлых тонах» Василия Чигинского – бесхитростные, но милые зарисовки о маленьких людях-шестеренках, благодаря которым живет организм мегаполиса. По стилистике они более всего соответствуют тому «Парижу» и тому «Нью-Йорку», которые действительно были любимы.

Так что если кто Москву и любит, то это Разенков и Чигиринский, а не тролль Кончаловский, сведший свою новеллу к забавному, но утрированному анекдотцу про москвичей-негров, москвичей-китайцев и азербайджанцев – тоже москвичей. Что до остальных режиссеров, Лужков им всем судья. Любить нынешнюю Москву – душную, громкую, нервную – можно разве что по-катулловски («Odi et amo»), но любовь, какая бы она ни была, не включает в себя восприятие города как груду сувенирного хлама, бизнес-мекку и центр власти (заканчивается альманах, что характерно, изнанкой кремлевских звезд; «здравствуй, город великой державы, где любимый наш Сталин живёт»).

Считается, что, наблюдая за пылающей Москвой, Наполеон воскликнул: «Это они сами поджигают. Что за люди! Это скифы!» А затем добавил: «Какая решимость!». Решимость, с которой авторы «Москвы» свели столицу к одноклеточным рефлексиям, также заслуживает восхищения: пожар такому городу был бы к лицу.

ВИДЕО