Герой «Шантрапы», юноша Нико, в Тбилиси 1970-х начинает снимать кино, но у партии свой взгляд на киноискусство и монтаж. Тогда Нико едет делать фильм во Францию. Но у местных продюсеров— свой взгляд… на монтаж и киноискусство. И тогда Нико встречает русалку.

Советская власть в фильме как будто существует одновременно с нынешней Францией, времена перемешаны, но одинаково неблагосклонны к художнику. Отар Иоселиани уехал работать и жить во Францию в 1982-м. Иоселиани до сих пор является действительным членом российского Союза кинематографистов и недавно подписал воззвание «Нам не нравится», обращенное против методов нынешнего руководства союза в лице Никиты Михалкова. На Каннском фестивале он бывал и в качестве участника, и в качестве члена жюри.

Перед началом разговора режиссер подчеркнул, что его новый фильм— сказка, ни в коем случае не автобиография и отличается от его собственного опыта работы в кино как в Грузии, так и во Франции.

«Шантрапа», если дословно переводить с французского, – это написанное в одно слово выражение «не будет петь». Как это название связано с названием вашего фильма «Жил певчий дрозд»?

Это одно и то же. «Жил певчий дрозд»— это в прошлом, а «Шантрапа»— не будет петь. Это такая целая категория людей.

Как вы относитесь к тому, что современным авторам важнее быть в их кино гражданами, а не поэтами, что кино предлагает не наслаждение, но предлагает себя как источник знаний, гражданской позиции, идейных воззрений?

Мало кинопроизведений, которые доставляют радость сопереживания, соучастия, разделенных взглядов и дают каждому зрителю ощущение, что он не одинок. Так уже повелось, что кинематограф или служит идеологии, или служит пропаганде, или служит отрицанию чего-то. Или служит мусорным ведром для всяких дурных тенденций— насилия, садизма, от которых человек при помощи кинематографа избавляется.

Режиссер, к большому сожалению, должность. В большевистской зоне во всяком случае. Это начальство. А должность— она упоительна. И поэтому очень мало приличных людей занимаются кино. Потому что это головная боль— серьезно заниматься кинематографом и не быть начальником. Кстати, во Франции, во всяком случае среди тех людей, с которыми я работаю, нет никакого чинопочитания.

Вы снимали фильм частично в Грузии. Трудно было найти натуру, которая напоминала бы о старом Тбилиси?

Он изгадился в последнее время. Стал ужасным городом. Понастроили там какие-то жуткие здания. Поэтому найти там что-то приличное, какой-то уголок, было трудно. Еще что-то, еще где-то осталось, не успели все разрушить. Но это как если бы кто-то захотел снимать картину на Арбате – он не нашел бы натуру. Все рухнуло.

У вас в картине проявляется такой эксцентрический, даже цирковой характер— красные и зеленые телефоны на столе у важного советского начальника, вмонтированные в фильм комические фрагменты пленок, снятых Нико. Вы как будто не придаете значения ситуации с цензурой, которая была весьма печальна?

Она была и смешная. Кинематограф— это вообще большой цирк. Начиная с того, что Сталин маниакально смотрел одну и ту же картину месяцами. Все картины, которые делались на разных студиях, проходили его личную проверку на прочность и на правильность. Это политбюро, которое состояло из нравственно разложившихся людей — Ворошилова, Кагановича, Молотова, монстров каких-то,— оно судило произведения искусства. Хозяином и главным кинорежиссером Советского Союза был Сталин, конечно.

Потом Хрущеву также захотелось немножко проявить осведомленность, и он устроил разгром выставки в Манеже и печально известное собрание писателей. Но Хрущев был трогательный человек все-таки. Немножко ему моча в голову ударила. А так когда человека снимают с должности, то это очень положительный момент. Значит,__ он все-таки человек.

А любить Маяковского— это, по-вашему, хорошо? Когда советские чиновники навещают Нико во Франции, он спешно вешает на стену портрет поэта и плакат Госцирка...

Хорошо, конечно. Не любить Маяковского— это была мода пожилых людей в 1930-е годы. Его не любили за то, что подозревали, что он служит большевикам. Никто не отдавал себе отчета в том, что такого высокого класса поэзия не может быть ни оплачена, ни куплена, ни подкуплена. Но он разделил судьбу, все-таки я скажу это слово, малограмотных людей, которые поверили в то, что в этот раз мир улучшится. Такие утописты были. И, кстати, в их число входил и Александр Довженко. Но Маяковским восхищалась Ахматова.

Каких поэтов сегодня читаете вы— французских, грузинских, русских?

Я читаю Алексея Константиновича Толстого. Очень своевременно я его для себя открыл. Сегодня, к сожалению, его никто не читает.

Это хорошая участь для художника— быть похищенным русалкой?

Да, конечно. Это надо заслужить (_улыбается.—_ GZT.RU).

Фрагмент из самой первого фильма Нико, когда цветы гибнут под плугом— это…

Это 1959 год, учебная вгиковская работа во ВГИКе, «Цветы».

Годар в одном из недавних интервью сказал, что единственный способ достичь мира на Ближнем Востоке— это завести палестинцам и израильтянам шесть миллионов собак и выгуливать их, как соседи, которые больше ни о чем не говорят. А что бы вы сказали про мир на Кавказе?

Он выжил из ума немножко. Но знаете, несмотря на все безобразия, которые произошли с приходом оголтелых русских войск,— а выяснилось, что это просто мародеры и насильники, армия не может быть такой,— ненависти у Грузии нет. Кстати, эта традиция ведется издалека. Когда советские войска вошли в Германию, ничего, кроме насилия, они не творили, с благословения, разумеется, вождя.

Об этом, в частности, говорится и в конкурсном фильме Сергея Лозницы…

Ненависти у Грузии нет. Есть, скажем так, сочувствие. Как к дураку.